В мире, увиденном таким образом, действует только право сильного, а слабых бьют. Страны группируются, вступают в союзы, ссорятся и мирятся между собой. Слабым нужно бояться сильных. Слабым положено лишь немного суверенитета. Государства побольше и посильнее могут позволить себе больше суверенитета. Самые большие — весь суверенитет, какой только можно.
Те, у кого много суверенитета, ведут «большую игру», разыгрывают партии на «великой шахматной доске», у них есть «большие стратегии» и «геостратегические цели», они определяют «миропорядок». Назовем этот взгляд «геополитическим».
У геополитического взгляда на мир, особенно активно разрабатывавшегося в европейской и американской мысли со второй половины XIX и до конца ХХ века, множество сторонников. В последние десятилетия в политических элитах всего мира сторонники эти часто неявные, поскольку геополитика дискредитирована мировыми войнами, гибелью неисчислимых миллионов людей и невообразимыми разрушениями. Кульминацией геополитического мышления была Вторая мировая война, начавшаяся с попытки нескольких стран, прежде всего Германии и Японии, перекроить миропорядок в свою пользу.
Несмотря на все это, геополитический взгляд на мир до сих пор не списан в архив — в той или иной форме он свойствен исследователям международных отношений и некоторым политикам, особенно агрессивно настроенным. Геополитика не может не привлекать тех политических лидеров, которые культивируют «исторический ресентимент» — токсичную смесь из исторических мифов, культивации внешних угроз, создания образа врага, отрицания его системы ценностей, национальных обид, связанных с отторгнутыми территориями и экономическими неудачами. Этот яд — политическая программа не только российского президента, но и близких ему по духу политиков: лидеров Венгрии, Венесуэлы, Кубы, Сербии, отчасти Китая и Турции. Все они постоянно жалуются на прошлые унижения, недостаточное признание, враждебность тех или иных внешних сил, на неправильно кем-то когда-то проведенные границы.
Однако этот взгляд привлекает не только играющих на ресентименте политиков, но и теоретиков внешней политики, академических ученых и аналитиков. Те, кто пытаются понять или даже оправдать войну России против Украины, говорят на языке «политики великих держав». Любимый российскими властями чикагский профессор Джон Миршаймер не устает повторять, что ответственность за развязанную Россией войну несут США и западные европейцы. В том, что российские войска бомбят мирные города соседней страны, «виноваты», по словам Миршаймера, «расширение НАТО, Евросоюза и превращение Украины в проамериканскую либеральную демократию, что является с российской точки зрения экзистенциальной угрозой».
Сам этот тип рассуждения исключает субъектность «обычных» стран перед лицом «сверхстран». Это мышление оперирует державами как едиными, монолитными сущностями — будто «людьми». Это мышление оставляет в тени все живое, что происходит у этих стран внутри, — то есть, собственно, людей с их убеждениями, верой, разногласиями, индивидуальными планами, драмами; с их разнообразной, совсем не монолитной экономической и культурной деятельностью.
Эта подмена, кстати, существует и на языковом уровне. Посмотрите на любые политические комментарии: страны «решают», «хотят», «страдают», «испытывают унижение», «негодуют» и «призывают». Но государства ничего подобного делать не могут; могут это делать только живые существа. Кроме того, у каждого «решения страны» — множество противников внутри самой страны.
Сначала исчезновение всего живого происходит в головах — в процессе складывания или обсуждения очередной геостратегической идеи. У большинства тех, кто мыслит «миропорядками» и «политикой великих держав», это стирание жизни в головах и остается. Они обедняют только сами себя, ведь о переустройстве мертвых сущностей они всего лишь говорят — или изучают их, получая ученые степени. Настоящая катастрофа происходит, когда эта «наука» становится прикладной, когда язык геополитики оказывается единственным для тех, у кого в руках власть. Тогда начинается война.
Расчеловечивание мира в этот момент происходит уже не в воображении, а в реальной жизни. Прикладная геополитика сметает с поверхности живых людей с их делами и взглядами, разрушает их дома, не оставляет ценностей помимо ценностей выживания, делает власть чрезвычайной, а режимы и государственные границы — сакральными.
Эта политика заставляет людей умирать за линии на карте, проливать кровь за почву. Производительную экономику прикладная геополитика заменяет мобилизацией любых ресурсов, какие можно забрать для войны, независимо от права людей на жизнь, свободу и собственность.
Официальная Россия игнорирует жертвы среди собственных военных и гражданских, потому что, когда борьбу ведут безличные сущности — державы, — можно игнорировать смерти «обычных» людей. Ведь действующие лица и жертвы тут — державы. Это и есть расчеловечивание мира.
Особенно разрушительны действия тех геополитиков, кто всю внутреннюю жизнь своих стран подчиняет «большой игре». Здесь в дело вступает традиционная для России «избирательная модернизация». До Путина этот путь прошли Петр I, Екатерина II, Сталин.
Понимая, что ресурсы ограничены, очередной авторитарный правитель решает сконцентрироваться на модернизации армии и флота, отложив остальные сферы на потом. В итоге автократ получает страну, слабо развитую экономически и технологически, но способную — с переменным успехом — вести войны.
Отсталость и коррупция лишают Россию привлекательности для кого-либо, она никому не может служить примером и образцом хоть в чем-то. Россия может предложить миру только грубую силу, может только принуждать соседей к союзам — ведь добровольно никто союзником становиться не будет.
В действительности все еще хуже. Россия уже продемонстрировала миру, что даже с грубой силой у нее не все в порядке. Если уж браться за «бизнес» великой державы, его нужно уметь вести ответственно. В России же мы видим провалы не только в гражданской экономике и создании собственных технологий, но и в том, что, казалось бы, должно составлять ядро всей великодержавной политики, — качестве военной организации.
Это происходит не впервые. «В истории России амбиции правителей часто превышали их реальные возможности, — говорит Стивен Коткин, американский историк, автор биографии Сталина. — Россия совершает рывок в развитии, усиливает военную организацию, но в итоге разбивается об очередное препятствие. Отставание от Запада только увеличивается. Способ, который российские правители снова и снова выбирали, чтобы догнать Запад, в итоге только увеличивал разрыв».
Российский авторитаризм сам создает условия для своего краха. Автократ у власти принимает ключевые решения сам. Чем больше страха он внушает приближенным, тем менее надежную информацию получает. Пытаясь защититься от высочайшего от гнева, а заодно и обогатиться, приближенные автократа стремятся доводить до сведения правителя в основном те факты, которые он хотел бы услышать.
Авторитарный правитель уверен, что знает все лучше других, но основывается эта уверенность на лжи подчиненных. Это фундаментальная проблема авторитаризма. Именно поэтому авторитарный лидер и могуществен, и крайне уязвим одновременно. Уязвим, прежде всего, в случае системных провалов, а именно с таким провалом — независимо от исхода военных действий — Россия имеет дело сегодня. Путинская геополитика была построена на лжи и коррупции и оказалась провальной. Это была попытка воспроизвести геополитику ХХ века в современности, в которой экономика и технологии важнее географии.
Текст впервые был опубликован на сайте издания Meduza, признанного в России иностранным агентом. Издание открыло по лицензии Creative Commons свои материалы о войне.
